Бородинское сражение в русской книге

Первые попытки выразить впечатления от Бородинской битвы, осмыслить ключевой эпизод Отечественной войны 1812 года появились в печати еще до завершения военной кампании 1812–1813 гг. Среди публикаций есть и труды военных историков, и памятники ораторского искусства, и стихотворные отклики. Написанные современниками, нередко очевидцами или участниками военных событий, эти издания до сих пор интересуют не только для специалистов, но и всех, кому дорога историческая память России. Многие из книг выставки являются физически редкими, доступны только посетителям крупнейших библиотек.

Среди первых биографий М.И. Кутузова выделяется иллюстрированная книгой Ф.М. Синельникова, лично знавшего великого полководца, «Жизнь, военные и политические деяния… М.Л. Голенищева-Кутузова-Смоленского» (СПб.,1813). Безусловный интерес вызывают труды генерал-лейтенанта Н.А. Окунева (в Бородинском сражении командовал ротой в чине штаб-капитана). В число выставочных изданий вошла его работа «Разбор главных военных операций, битв и сражений в России в кампанию 1812 года», опубликованная в 1829 г. в Париже на французском языке, и один из ее переводов на русский язык.

Записки русских офицеров, активных участников военных действий, многие из которых отличались незаурядным писательским талантом, представлены «Очерками Бородинского сражения» (М.,1839) Ф.Н. Глинки, «Военными письмами и замечаниями, наиболее относящимися к незабвенному 1812 г. и последующим» (М.,1817) А.А. Писарева, «Разсказом артиллериста о деле Бородинском» (СПб.,1837) Н. Любенкова.

Примерами ораторской прозы являются речи видных иерархов русской православной церкви Августина (А.В. Виноградского), Симеона (С. Крылова-Платонова) и анонимно опубликованной в 1813 г. «Речью на воспоминание русских воинов, умерших на поле брани со дня нашествия врагов на Россию до сего времени». С этими публикациями связано зарождение традиции отмечать день битвы как памятный. По благословению Августина 26 августа 1813 г. архимандрит Симеон с духовенством г. Можайска и ближних сел совершил панихиду на поле брани – там, где земля хранила «в недрах своих любезные останки поборников и спасителей Отечества». На выставке демонстрируется публикация «Слова», произнесенного им в первую годовщину Бородинского сражения, в августе 1813 г., во время молебна на Бородинском поле. С тех пор на Бородинском поле ежегодно совершается поминовение русских воинов. В наши дни этот обряд проводят 8 сентября – в День воинской славы России.

Широко представлены ранние стихотворные отклики на Бородинское сражение. Потрясший российское общество важнейший эпизод Отечественной войны 1812 года нашел отражение в стихах великих русских поэтов Г.Р. Державина, В.А. Жуковского, участника сражения поэта и декабриста Ф.Н. Глинки, в произведениях многих менее известных, ныне забытых авторов. Многие из них вошли в изданное уже в 1814 г. «Собрание стихотворений, относящихся к незабвенному 1812 году», составленное, предположительно, при участии В.А. Жуковского и пользовавшееся огромным успехом. В экспозицию вошли и многие другие публикации, на долгое время выпавшие из поля зрения читателей и исследователей, но нередко содержащие сюжеты, дополняющие хрестоматийные тексты.

В 1812–1824 г. были опубликованы, в основном в журналах, стихотворения В.Г. Анастасевича, П.П. Лобысевича, Н.Д. Иванчина-Писарева, И.Е. Великопольского, А. Висковатова, В. Маркова. Они являются своеобразным свидетельством эпохи о зарождении особого отношения к Бородинскому полю, содержат темы, мотивы и оценки, предвосхищающие более поздние и более известные произведения.

В 20-е годы XIX в. появились первые опыты воссоздания битвы глазами рядового участника, предвосхищающие не только «Бородино» М.Ю. Лермонтова, но и великие идеи «Войны и мира». Как справедливо замечают историки русской литературы, основное художественное открытие Лермонтова в «Бородино» – «замена авторского повествования сказом бывалого солдата». «В этом освещении исторические события приобретали зримую достоверность, а их оценка получала значение оценки народной.<…> Народ как движущая сила истории и патриотизм как сила, объединяющая нацию в несокрушимый монолит, – такова поэтическая идея “Бородина”, послужившая, по собственному признанию Л.Н. Толстого, зерном для “Войны и мира”»[i]

По мнению А.С. Пушкина, «из всех наших поэтов, Ф.Н. Глинка, может быть, самый оригинальный». Это мнение вполне подтверждают написанные Глинкой в 1813–1818 г. «военно-исторические песни или романсы», которые он «старался приспособить к любимым песням народным». Они вошли в книгу «Подарок русскому солдату» (1818). Лучшая из них, «Песнь сторожевого воина пред Бородинскою битвою», была опубликована также в «Журнале древней и новой словесности». Участник сражения, Глинка создает не просто образ человека из народа, но человека-воина, органично ощущающего себя частью великого целого : «Славян сыны! Войны сыны!/ Не выдадим Москвы! / Спасем мы честь родной страны, / Иль сложим здесь главы! .. / Уж гул в полях, уж шум слышней! / День близок роковой… / Заря светлей, огни бледней… /Нас кличет враг на бой! / Идет на нас, к нему пойдем / В широкие поля;/ Прими ты нас, когда падем, /Родимая Земля. … Тебе, наш край, тебе, наш Царь! / Готовы жизнь принесть: / Спасем твой трон, спасем алтарь, / Отчество и честь!».

Итак, уже у Глинки возникает это «мы», позднее прозвучавшее и у Лермонтова («И умереть мы обещали»). Обращает на себя внимание отсутствие чувств ненависти, мести, тихий стоицизм, твердая уверенность в необходимости выполнить воинский долг. Бородино фигурирует как поле чести. Это важный и постоянный мотив многих других стихотворений, посвященных Бородину. Глинка во многом опередил свое время в описании народной войны. В его поздних произведениях, как поэтических, так и прозаических, возникает еще более выразительный образ растревоженной войной народной стихии: «О, как душа заговорила! Народность наша поднялась: / И страшная России сила / Проснулась, взвихрилась, взвилась!».

В стихотворных публикациях тех лет возникает образ старца, рядового участника сражения, много лет спустя после битвы приводящего на поле своих детей или внуков. Одной из них является «Надпись на поле Бородинском» поэта-эссеиста, цензора Московского почтамта Н.Д Иванчина-Писарева, изданная в 1813 г.: «Стой Росс! Ты подошел к полям Бородина! / Здесь грозные лежат полки надменна Галла…/ Здесь робко на поле иноплеменник взглянет / И мимо сих холмов со страхом поспешит; / Но Росс здесь мощь свою и славу воспомянет, / И скажет с гордостью: “Кто Русских покорит”?» И далее: «Сюда придет старик и внучат за собою / С благоговением как к храму приведет. / “О дети! слушайте!” / И повестью простою /В их юные сердца жар доблестный прольет». Итак, Бородинское поле уже в 1813 г. воспринимается как место памяти, чести, как храм.

В стихотворении профессионального военного и военного историка А.В. Висковатова «Бородино» опубликованном в 1822 г., также возникает образ «старца», но предающегося воспоминаниям в одиночестве: «В глубоку думу погружен, / Простря свой взор в туман далекий, / Сидел от дряхлости согбен, / Под древом старец одинокий. / Вкруг старца тихо, все молчит…/ Пред ним – могильные курганы; / У ног разбитый шлем лежит, / И в ржавчине оружья бранны… Ты вестник славы нашей был, / День Россам вечно-незабвенный! / И путь к спасенью проложил / Для нас от власти чужеземной». «Поля, холмы Бородина! / Для чад пребудьте отдаленных / В веков грядущих времена, / Как обелиск побед свершенных».

В этих стихах снова звучит тема славы, тема воинской чести и, главное, тема памяти, уже перерастающая в тему памятника, мемориала, причем именно само поле воспринимается как памятник: «поля, холмы Бородина… как обелиск».

В другом стихотворении того же юбилейного года «Чувства при виде Бородинского поля» И.Е. Великопольского упоминаются уже именно памятники: «Приветствую тебя, о место славных дел! Бородино! и вас окружные дубравы!». «Здесь все Отечества о славе говорит / И гордый дух его геройством наполняет! / Здесь все имеет жизнь, язык имеет свой, / Повсюду виден след протекшей бранной силы: / Тут мхом поросший ров, там черные могилы, / А там над нивой золотой, / Как вечный страж равнины боя, / Белеет памятник, став гордою стопой / Над прахом падшего героя».

К слову «памятник» автор сделал следующее примечание: «На месте сражения видны два памятника, поставленные в честь убитых генералов, которых имен проводник мне сказать не мог. На ближнем, небольшом и недоконченном, нет никакой надписи, к дальнему же я не имел времени подойти». Итак, на поле уже в 1822 г. стоят памятники, а не братские могилы, а его посетителям предлагают свои услуги проводники.

Какие памятники мог видеть автор стихов? Как отмечает А.В. Горбунов, «после захоронения и сожжения зимой 1812–1813 гг. останков воинов обеих армий на Бородинском поле появилось не менее пятисот братских могил.<…> Самый ранний памятный знак зарисован и описан в 1814 г. английским художником Джеймсом в районе северной флеши. Это “доска, отмечающая место, где погиб храбрый генерал Монбрен с памятным текстом в его честь, написанным чернилами, которая установлена сразу после сражения герцогом Данцингским”[ii]. Великопольский мог видеть и две церкви, в том числе Спаса Нерукотворного, в 1820 г. уже построенную М.М. Тучковой на месте гибели мужа[iii]. Стихи – свидетельство ранней, видимо, еще достаточно стихийной музеефикации поля – «мемориализации» в терминологии современных специалистов.

Но поле предстает как храм, как памятник воинской славы, исторической памяти не только в стихотворных произведениях тех лет. Тема памяти и памятника применительно к Бородинскому полю прослеживается и в прозаических словах, произнесенных и опубликованных в первые годы после сражения. Например, в «Речи на воспоминание русских воинов, умерших на поле брани со дня нашествия врагов на Россию до сего времени»: «Кто из россиян не пожелает, чтобы над могилами Бородинских героев сооружен был храм, куда бы из дальних краев стекались благодарные россияне, воспоминать защитников своих и молиться о них Царю Царей?».

Таким образом, все, что почти 200 лет происходило и происходит на Бородинском поле, – это проявления глубочайшей, тончайшей общественной потребности, национальной идеи, предельно четко сформулированной уже в первое десятилетие по завершении военных действий.

Посвященные Бородинской битве стихи были написаны не только в годы великих мировых событий, но и в переломный момент развития русского литературного языка и русской литературы, в них нашли свое отражение жанрово-стилистические поиски предпушкинской поэзии, сопровождавшиеся дискуссиями «архаистов» и «новаторов».

Разумеется, Бородинское сражение нашло свое отражение в произведениях и тех и других, причем читающая публика сходится с современными исследователями в том, что общественный настрой 1812 г. получил самое совершенное выражение в стихотворении В.А. Жуковского «Певец во стане русских воинов». Поэту-«новатору», участнику Московского ополчения, в день битвы находившемуся в резерве, удалось создать произведение, «органично сочетавшее мотивы войны и мира, элегическую скорбь по погибшим и торжественный гимн героям». Стихотворение, пользовавшееся необыкновенной популярностью, в течение нескольких месяцев 1813 г. было издано дважды. На выставке представлено второе издание, дополненное прозаическими примечаниями Д.В. Дашкова и виньетками, сделанными по эскизам А.Н. Оленина.

Единство певца и хора в стихотворении Жуковского создавало ощущение общенародного, общенационального подъема. Однако, как отмечали некоторые исследователи, прямого упоминания народа в нем нет. Яркий образ народной войны возникает у Жуковского только в стихотворении «Бородинская годовщина», написанном в 1839 г. под впечатлением от участия в открытии Бородинского музея: «Как ярилась, как кипела, / Как пылала, как гремела / Здесь народная война / В страшный день Бородина!». В экспозицию включено не только первое издание этого текста, но и другие, менее известные публикации, также связанные с торжествами 1839 г.

Представлены на выставке и первые попытки создания эпического батального полотна о Бородинской битве, опубликованные уже в 1813 г. Это «эпическая песнь» «Сражение при Бородине» Д.П. Глебова и поэма «Наполеон в России» Н. Телепнева.

В обеих поэмах яркие и выразительные картины Бородинского сражения соседствуют с карикатурными образами врагов. Оценки итогов сражения как безусловной победы излишне прямолинейны («Сраженье кончилось – и Россы победили» (Телепнев), «И храбрый Росс всем полем овладел» Глебов)). Русские поэты, как правило, проявляли удивительный такт, уходя от прямых оценок Бородинской битвы, подчеркивая прежде всего его масштаб, его нравственный итог. Позже эту мысль с кристальной четкостью сформулируют и М.Ю. Лермонтов («Мир не видал таких сражений»), и Ф.Н. Глинка («В минувшем нет таких походов»), и П.А. Вяземский («Никогда еще в подлунной не кипел столь страшный бой»). Во многих стихотворениях звучит также мысль, что русское войско не отступило перед превосходящими силами противника: от неуклюжего «В сей битве лютой и кровавой, / Хоть враг имел сугубо войск; / Но Росс отъял победу с славой, / Явя свой древний дух геройск» (Лобысевич) до горьких строк Н.М. Карамзина: «Лежат храбрейшие рядами; /Поля усеяны костями; /Все пламенем истреблено. / Не грады, только честь спасаем!.. / О славное Бородино! / Тебя потомству оставляем / На память, что России сын / Стоит против двоих один!..» («Освобождение Европы», 1814).

С тем же тактом рисуются картины поистине ужасной и кровавой битвы. «Кровоогненные реки», текущие по страницам некоторых стихотворений, скорее исключение, чем правило. В тоже время битве, повлекший огромные людские потери с обеих сторон, ставшей личной трагедий для тысяч семей, посвящены исполненные пронзительного лиризма строки стихотворений об утратах родных и близких: «Уже ль и ты… и ты / Упал во смертну мрежу! /Ужель и на твою могилу свежу / Печальны допустил мне рок бросать цветы…» (А. Бунина «На кончину графа Александра Ивановича Кутайсова, в Бородинском сражении убитого 1812 года августа 26», опубликованное в «Собрании стихотворений, относящихся к незабвенному 1812 году»).

Особое место нашло в русской поэзии отражение эпизода, согласно которому при первом знакомстве с армией в Царевом-Займище либо при осмотре позиций накануне Бородинского сражения над головой М.И. Кутузова парил орел: «с быстротою молнии во все концы обширной России разнеслась весть, будто бы в самое то время огромный орел вознесся над головою Кутузова, сопровождая его при объезде лагеря. Это событие, действительное или вымышленное, осталось в народных преданиях». А.А. Елисеев собрал и проанализировал семнадцать упоминаний об этом эпизоде, однако тема далеко не исчерпана.

Слух нашел свое отражение не только в мемуарной литературе. 4 сентября 1812 г. в газете «Северная почта» был напечатан отрывок «партикулярного» письма из Главной квартиры от 26 августа: «Третьего дня сражение героев; вчера малозначащие сшибки; сегодня опять сражение героев…земля дрожит за 18 верст. Подробности узнаете вы из реляций, посылаемых из армии; но я расскажу вам только, что в самый первый день, когда главнокомандующий наш ездил для осмотра местоположения, орел появился парящим над его головою: князь Михайло Ларионович снял шляпу, и все воскликнули тогда, ура! Где Россы, подобно Римлянам, идут на бой, там нельзя не парить орлам над ними».

Полулегендарный, но потрясший современников эпизод, имевший в их глазах глубокое символическое значение, не только произвел огромное впечатление на офицеров русской армии, но и послужил источником вдохновения для русских поэтов. Уже 31 августа 1812 г. Г.Р. Державин написал «Оду по случаю парения орла над российскою армиею, под предводительством князя Кутузова при селе Бородине, 1812 года в августе» (СПб., 1812). Первое издание оды столь редко, что у организаторов выставки не оказалось возможности его представить. Стихотворение, в котором Державин восклицает: «Се знак: – мы победим врагов. / Мужайся, бодрствуй, князь Кутузов! / Коль над тобой был зрим орел, / Ты верно победишь французов», было известно Кутузову. Еще не прочитав его, в письме от 7 декабря из Вильно полководец принес автору «чувствительную благодарность», а незадолго до смерти, 30 марта 1813 г., писал: «Хотя не могу я принять всего помещенного в прекрасном творении вашем “На парение орла” прямо на мой счет, но произведение ваше... имеет особенную цену уважения и служит новым доказательством вашей ко мне любви».

Тот же орел витает над головой великого полководца и в стихотворении Жуковского «Певец в стане русских воинов». Эти строки более известны «Хвала тебе, наш бодрый вождь, / Герой под сединами! / Как юный ратник, вихрь, и дождь, / И труд он делит с нами. / О, сколь с израненным челом / Пред строем он прекрасен! / И сколь он хладен пред врагом / И сколь врагу ужасен! / О, диво! Се орел пронзил /Пред ним небес равнины… / Могущий вождь главу склонил; / Ура! Кричат дружины. / Лети ко прадедам, Орел, / Пророком славной мести! / Мы тверды: вождь наш перешел / Путь гибели и чести». В примечании Д.В. Дашкова сообщается: «У древних парящий орел почитаем был предвестником победы: знамение сие не обмануло и нас на достопамятном Бородинском поле. Когда российский вождь устроивал полки свои, орел пролетел над ним при радостных кликах воинов и был верным предтечею погибели врагов наших».

Подробнее и ближе к газетной публикации Телепнев: «На коне зрится муж, украшен сединами; / В сияньи звезд своих явился пред полками. / Со громом Небеса над ними растворились, /Средь солнцев множества, чем горнии светились, / Парит в величестве Юпитеров Орел; / Вкруг воина главы он трижды облетел! - / Почтенный старец вдруг Орла сего узнал, / Стоборника себе в котором обретал; /Поспешно шляпу он с седой главы снимает./ Орел воззрел в лице – и кверху отлетает; / Взвился среди небес, сомкнулись небеса – / Все войско с ужасом глядит на чудеса. / – Кто б был это таков? иные вопрошают. / Питомец Марса то! другие отвечают. – / Древнейший воин наш се гений битв Кутузов, / Как ветер гонит пыль, он гнал всегда французов». Тень орла сопутствует образу Кутузова и в более поздних стихах («На Бородинские вершины / Седой орел с детьми засел» Ф.Н. Глинки) и в иконографии, но это тема отдельного исследования.

Как отметил великий дипломат и талантливый искусствовед А.В. Чичерин, «все подлинно великое накопляется и создается усилиями многих поколений, усилиями многих мыслящих и чувствующих людей. Известные нам художественные произведения разных эпох – только вспышки вырывающегося наружу, но затаенно вечно живого огня» Эти вспышки живого огня несомненны в цитировавшихся текстах.